Парадоксы Советской архитектуры

Одним из основных парадоксов советской архитектуры при всех прочих странностях ее существования остается какая-то совершенно особая политизированность как в сфере собственно производственно-строительной, так и в сфере архитектурной деятельности вообще. Ни в какой другой из известных "историй" мы не сталкиваемся с таким удивительно догматическим режимом взращивания архитектурных злаков, как в архитектуре советской.

Ботанический оттенок рассуждений — не утонченное издевательство (попробовал бы я так поизголяться лет двадцать назад!), а попытка разглядеть весенний цвет там, где мимо него теперь, почему-то презрительно отворачиваясь, проходят.

Четко выделяемые не успевшими отойти в иное "историками советской архитектуры" три больших этапа ее развития - 1917-1932 гг.. 1932-1955 гг.. 1955-1991 (?) гг. - поразительным образом оказываются сформированными в своих стилистически-фасадных и объемных сущностях безвидными строчками правительственных постановлений.

Сначала (в апреле 1932 г.) лапидарным стилем был поставлен крест на живом теле конструктивизма (ОСА) и теоретических "происках" рационалистов ВХУТЕМАСа (Н.Ладовский, В.Кринский), АСНОВА и АРУ. творчестве Весниных. М.Гинзбурга и Л. Леонидова. С постановлением о РАППе 1932 г.. — к которому, кстати, архитекторы не имели отношения, но уже научившись подчиняться, боялись крепнущей идеологемы, — берет свое начало "неоклассический ревивализм", зачатый т.н. "лопаточным стилем" Дворца Советов (Б.Иофан) и странными, не вписывающимися в эпоху произведениями И.Жолтовского, А. Бурова, Г.Гольца. Наступила эпоха многолетних растений.

В ноябре 1955 г. неоклассика со всеми ее сильными и слабыми побегами была расценена как сорняк, и в угоду "массовому строительству" вырублена под корешок. Архитекторы перестали заниматься живым проектированием, начав решать жилищные проблемы родного народонаселения. Откровенно говоря, это был смелый и чистый шаг: сначала хлеб, а потом уже зрелище. Зрелище, разумеется, архитектурное.

Архитектурное мастерство, способности художественно вышколенного глаза, столь ценимые на протяжении столетий и передававшиеся по секрету в средневековых цеховых артелях, стали ненужными. Архитектура, как незабвенная кукуруза, оказалась в силках политических проблем.

Это грустные перекрестки. Они полосатыми верстовыми столбами метили и приструнивали живое тело безудержного творческого акта. Смирительные рубашки "унифицировали, типизировали и стандартизировали" его проявления: в 1932 году — еще духовно, в 1955-м - уже индустриально. Сейчас трудно оценить, что же было болезненней.

"Двадцатые годы", установив традицию, подхваченную и уже, кстати, почти исчерпавшую себя на Западе, остались отрадным воспоминанием о некогда пульсировавшем, живом творчестве. У нас. оказывается, был.) возможно и такое. Все знают, кто такой Мельников, кто такой Леонидов и братья Веснины.

"Трндцатые-пятндесятые" — то историческое пространство, в котором мы жизнедеятельствуем, отталкиваясь и сплевывая толстым слоем высококачественных сталинских штукатурок, но в котором, как ни странно, мы можем развиваться. Ренессансные "воспоминания", выпестованные у архитектора в стенах дореволюционных академий и в Академии архитектуры СССР (самый, пожалуй, любопытный мутант в гербарии научно-педагопгческнх учреждений 30-х годов), прорываясь в безудержной фантазии, выстраивались на улицах советских городов фасадами-корешками забытых ныне трактатов. Это все, что было дозволено человеческой свободе во все эпохи деспотизма. Итальянское Возрождение и французский классицизм советских столиц — не только дань памяти великому прошлому архитектурной истории, не только официально разрешенный творческий метод ("соцреализм"), некая печальная неизбежность, как ее сейчас пытаются расценить все теми же отжившими методами, но и - единственное подлинно живое пространство для уникальной творческой работы на Прокрустовом ложе "победного шествия", позволявшее архитектору оставаться архи-тектором в той мере, в которой он как профессионал и тонко чувствующий человек сформировался всеми предыдущими столетьями. В этом, на мой взгляд, главный и неразрешимый парадокс эпохи 30-50-х годов.

Естественно, классическая традиция не была, как колорадский жук. насильно завезенной на советскую пашню. Здоровые, полнокровные ренессансные мотивы советской архитектуры, являясь по вполне объяснимой случайности "рупором эпохи" ("За спиной каждого диктатора торчит дорическая колонна", Герберт Рид; за спиной нашей диктатуры торчала по преимуществу колонна коринфская), в произведениях, скажем, И.Жолтовского и его школы проявляли и утверждали себя совершенно искренне. Творческий метод И.Жолтовского, воспетый А. Габричевским, нашей "теоретической жемчужиной", вступал во все мыслимые противоречия с эпохой, кроме собственно формологического, того, что "видит" зритель. А зритель видит просто коринфскую капитель, в худшем случае — "тяжелый ордер". Построение архитектурного организма, а не банальное "проектирование в стиле" — это для Жолтовского было главным.

Советский авангард, конструктивизм, теоретический рационализм ВХУТЕМАСа (20-е гг.), живо воспринятые на Западе, обогатили общемировую культуру, оказавшись уникальными во всеобщей истории архитектуры.

Советский неоклассицизм (30-50-е гг.) за пределами идеологемы не распространился, на культурном и "диком" Запале его тоже не было — в этом тоже уникальность явления.

Советский индустриально-строительный типологизм (50-90-е гг.) после постановления "об излишествах" 1955 года - растение совершенно неповторимое, наш родной пак; на западных пашнях от него просто отвернулись, как от инфекции...

Это грустная ирония и грустный ранжир эпохи, но приходится радостно признавать свои приоритеты не только в области физики, генетики и балета, но и в области архитектуры, которая для мирового контекста и мирового архитектурного процесса XX века была и остается явлением совершенно исключительным и, слава Богу, неповторимым.