Главная -> Статьи

Хрущовки

Памяти "Хрущобы"

(эволюция жилища)

Я жилмассив кладу себе в карман, отбросив, словно шелуху, заборы. И голубиный кружится туман над улицею Крейсера "Аврора "...

(Ирина Иванченко)



Когда летишь на самолете, земля внизу наглядно разделена на человеческую и Природную. Первая милее. Притягательней и честней. Кристаллики полей с высоты восемь тысяч метров трогательны, как слабые следы муравьиных усилий. Ночью города светятся электроплитками, в них светят разум и труд.

Неосвоенных пространств больше, их много больше, чем кажется тому, кто в городе сидит на стуле, задумался. Они страшат безразмерной мощью. Горы, складки коры, - их так яростно смяли, совсем не подумав о нас. Беспокоит и низменность, где суши столько же, сколько воды - и не понять, то ли земля в озерах, то ли острова.., такая неназываемость тревожна. Хочется обратно в переулок, где стучат каблуки и жалко природу, где, озираясь, сокрушаются о некрасивости жизни - новое бестактно и чужеродно, а старое покосилось н надоело. Так много мусора - снег сошел, и стало совсем неопрятно. Ну да, вблизи оно, человеческое, совсем не такое, как с неба.

Сознавая неоглядность этой темы, остановимся только на жилье типовом массовом. На памяти поколения пятидесятых оно ославлено словцом "хрущоба", сарказмом хоть и несправедливым, но ставшим фактом языка.



А дело было - восемнадцатый год. Экспроприированные, разграбленные апартаменты превратились в коммуналки, по "Собачьему сердцу" это все помнят. "Поровну" — значит коридоры, клетушки, и жизнь новых людей потекла в принудительно соседских условиях.

Сейчас, когда все прошло, проходит, о коммуналках нет-нет да и вспомнят добрым словом. Как непритязательно, легко, молодо жили. С ничьей в конце коридора бабушкой Ильфа и Петрова. Когда действительно, черт возьми, не так важна была эта самая "материальная сторона".

Не самым последним делом была коммуналка. Обычно центр или приличный район, если большой город. Старые большие дома - это строительный бум девяностых-девятисотых, архитектура подрядчиков, доходные дома и меблирашки, продукт индустриальной эпохи. За двадцать лет построили то, чем мы сейчас любуемся, как милой стариной. Копировались венские образцы, сецессион-модерн — то, что сейчас модно в живописи, Густав Климт, климтомания. Фоном - бараки, крысы, лачуги-клоповники, выгребные ямы...

То, что должно было прийти на смену коммуналкам, затевалось задолго до появления "хрущовок", зрело в недрах архитектуры, но актуализировалось и материализовалось только после войны. Отечество, победно оглядевшись, вдруг соразмерилось и сравнилось по загранице, кто мы и что мы - и на десятилетие снова погрузилось во мрак. Эту историю напоминать не надо, отметим лишь, как трудно двадцатый век пробивался на одну шестую, отдельно взятую за штаны, часть суши. В конце концов сталинизм кончился, и связывают это с именем Н.С, Хрущева, переехавшего из Киева. Произошло это не сразу по смерти тирана, а три года спустя, большая страна долго оттаивала. "Оттепель" началась с Двадцатым съездом, но несколькими месяцами ранее вышло Постановление об излишествах в архитектуре, что уже совсем близко к нашей теме.

Обвально и декретивно восстановилась гладкость исторической функции. Рационализм восторжествовал с пятидесятых, возвращая нас в мировое сообщество, откуда мы выбыли по неуважительной причине на тридцать лет.

Теперь новое воистину интернационально, или космополитично, как угодно. В железобетоне стальная арматура растянута, а бетон сжат, и ни крошки не остается на гуманитарную националистическую завитушку.

Массовое переселение из бараков в пятиэтажки сегодня почему-то не включают в список благодеяний советской власти, не выделяют из опять проклятого прошлого, снова с кувырком через голову.

Потом говорили про уравниловку и невнимание к человеку и к местным особенностям. Про очарование горочки, ивочки, лавочки - это уже пафос архитектурной критики 70-х. Снявши голову, по волосам не плачут!

А что же, спросите, жилье? Ну, а с жильем так. Построили много заводов железобетонных изделий. Уже не мастерком месится строительный бум, как во времена черемушек "Маша, пора обедать!", а индустриально. С разделением труда, как и положено. Строители отрабатывают конвейер, а архитекторы стараются, чтобы поизящнее выходило. И выходило-таки! Одну из новых серий жильцы приняли за чехословацкую и авторы не возмущались громко, восприняли скорей как похвалу.

Благодаря ДСК (домостроительным комбинатам) жить стали почти все приблизительно одинаково, с одним уровнем комфорта ( или бескомфорта). Направлять эту жизнь в бытовом плане, планировать и определять ее стало вполне возможно. Нашумела книжка "Эстетика повеления", где рассказывалось, как теперь надо себя вести. "Выбросьте фикус, купите кактус". Редкие и небогатые бытовые новшества касались всех поголовно.

"Квартиру получил", "квартиру дали". До последнего времени это определяло неполноценный характер собственности. И вроде явное благо оборачивалось коммунальным вандализмом, бессмысленным и беспощадным. С приватизацией сейчас как будто не заметно сдвигов в нужную сторону, но будем думать, они не замедлят сказаться.

Жилье традиционно, матриархально остается ведомством женщин. Потому что мужчина работает не дома. В постиндустриальную эпоху он может опять остаться, как бизнесмен на компьютере при услугах INTERNET. По спирали произойдет возврат к синкретичному крестьянскому укладу, когда жилье было и местом работы, где семейство приобщается к труду в различных ролях.

Теперь же роль мужчины - отсутствовать, как у моряка, солдата, охотника... Его ждут. Появление мужчины в доме - праздник, неординарность, это сказывается на всех, на детях... В этой модели много от предыдущих форм, просто приоритеты чередуются - уходит в тень, что выпирало, и наоборот. Неравное участие мужчины и женщины в семейных делах идет на пользу жилищу. Домашняя работа требует кропотливой пристальности, лессировочного послойного тщания, что не под силу мужчине. Очаг, кошка. Где временем уют отполирован.

Кто у нас дежурный по интиму? Женщина. А как называется, когда мы запремся изнутри и пошлем все: и коммунизм, и капитализм, и ДСК, и национальный момент? Правильно, интерьером называется. Интерьер жилища как истинный портрет человека. Вспомните по знакомым: пока не побываешь дома, не поймешь, что за человек. Ни по речам, ни по одежде так не представить.

Моде и новым веяниям следует тот преобладающий пласт населения, что, хоть и обеспечен настолько, чтобы нужда не брала за глотку и не давала подумать об обстановке квартиры (от quarter, как клеточки инкубаторского разграфления) - тем не менее не настолько, чтобы доставало решимости вести домоводство по-своему, следуя своим вкусам, на свой страх и риск. Когда-то это были: Хемингуэй в простом свитере — для неженатых. Есенин с чубчиком и трубкой — для незамужних.

Верхний, элитный слой, по преимуществу а столицах, имел какой-то выход в международный простор — это военные, совслецовские и ученые командировки: маски, кораблики...

Задержавшееся трофейное - сразу его немного стыдились, но потом, когда при после¬военной нужде оно разошлось по комиссионкам и как-то сгинуло — перераспределилось, куда надо.

Немногие располагали наследной старинной мебелью. Даже те, кто физически уцелел в классовых чистках, не эмигрировал, — могли не пережить войну и эвакуацию. Самые родовитые, "аристократичные" семейства в центре Киева - послевоенного расселения, и антиквариат там выморочный, из опустевших в оккупацию домов...

Как ни удивительно, в так называемых благополучных странах люди тоже не живут подолгу на одном месте. Гонит их имущественная субординация, что точно фиксирует рынок жилья: упали доходы — переезжай куда подешевле, возросли - снова здесь тебе уже не место. Человек легко, как костюм, примеряет себе новое жилье. А обстановка, даже с финтифлюшками, - достается новому хозяину, так же как тебя ждет на новом месте чужая. Не человек дает свое имя жилью, а наоборот вилла Роза - мой дом.

У нас крепче прирастают к домам - да так, что, переезжая, свинчивают ручки с дверей и из стен выворачивают выключатели. Тот, кто вселяется, сделал то же на старом месте.

Если театр - с вешалки, то жилье начинается с кухни. Если добрый гость ненадолго - куда его? На кухню, в знак доверия. Дом — очаг, очаг — на кухне. Сакральное место, многофункциональное. Сарай, кладовка, мастерская, баня для детей и потом для взрослых (ванные комнаты были не у всех). Посиделки, разговоры, слезы, чай. вино, признанья, ссоры, братания, споры... У иных — подушка на телефоне, от КГБ. Диссиденты - шестидесятники.

Но почему же все-таки на кухне? Планировка массового жилья не предполагала парадных углов. В том, что касалось частного пользования, задавалась скупая рациональность. Архетипическое противополагание буден праздникам проступало в неиспользовании "столовой" комнаты по назначению. Смеялись над этим сами - и все-таки не пользовались. Значит, не нежеланием носить тарелки это объясняется. Всмотритесь, как обставляется эта самая "столовая" — с почти алтарным благоговением. Ибо если уж устраивать там застолье — то достойно, всерьез и ритуально-полноценное: свадьбы, поминки, круглые семейные даты, юбилеи. Новый год и оба советских упраздненных праздника, и не на один день, и с гостями-родственниками, приехавшими издалека, и с домашними соленьями-печеньями. Стол раздвинут и домощен, от соседей принесены чужие стулья и какие-то доски. Тосты под спиртное, старинные песни, потом анекдоты и песни новые, танцы, а после — разное. Грудные - здесь же, но другие дети — отдельно. Засидевшимся и приезжим на ночь стелят здесь же, "в тесноте да не в обиде". Спровадить гостя в гостиницу или застолье перенести в кафе - это как-то не совсем хорошо, позволяется только неустроенным лицам или общежитейским, или дома что-то не в порядке.

За стенкой - другая квартира, соседская. По рисунку плана - зеркальная, у архитектора так вышло. Такая же квартира, но - как-то все иначе. Как близкого человека в зеркале не знаешь, или свой голос на магнитофоне. Хороший сосед - подарок, награда. Жизнь становится легче - ты у него, он у тебя, одалживаемся. Плохой - хуже, некоторая напряженность. Но это мелочи по сравнению с тем, что такое сосед - на селе...

Городской двор — та же коммуналка, но вывернутая наружу. Окуджава, Фазиль Искандер. Одесские дворики. Филикп Гетерии, Ипсиланти, с мраморными замурованными колодцами. На зависть другим сынок побогаче слоняется со скибкой хлеба, посыпанной сахаром. Американскую резинку от иностранных моряков жуют по очереди. Младшему не дают. "Дайте хоть слюней!"

Старухи на скамейках - недреманное око, хронисты-хроники. Иногда был подвал. Новый, специально выстроенный, с каким-то лазом вбок и башенкой выходной - бомбоубежище. На случай ядерной войны. Массивные металлические двери, из брони, запорные маховички на них, как на подводной лодке. (На родине Андерсена, в Оденсе, меня подвели к... такому же: "Вот, а это - когда мы были маленькими, нам учительница показывала, как будем прятаться от Красной Армии.") Некоторые обживались там — держали картошку, сосед делал лодку, выносил частями. Библиотечку дворовую пытались собирать, но малоуспешно. Коты, дерьмо, куренье, буги-вуги - подвал.

Чердак - также экстерриториален. Любая территория подальше от жилья - вытоптанное место в глубине парка или мол в бухте — длина его метров восемьсот — достаточно для ощущения свободы от общечеловеческих законов. Мат стоит перемат, гибло-разудалый.

На чердаках, в подвалах, в труднодоступных места - детвора, бродяги, какие-нибудь сумасшедшие, крысы.

Крыша. Голуби, радиоантенны, короткие волны. Трофейные или Ригонда. Радиолюбители, радиохулиганы: раз-раз-раз-раз...

Ну, звезды, конечно, мироздание. Ведь если их зажигают, значит это кому-нибудь нужно.